Автор: aldrd

Уже давно люди пытаются понять, что так кардинально отличает их от животных. Почему человек обладает столь развитым мышлением, почему только он придумал речь? Что такого принципиально нового добавила эволюция человеку? Где тот орган, благодаря которому мы настолько превзошли обезьян?

Скорее всего, никакого особого органа нет, как нет и кардинальных отличий в строении мозга. То есть отличия, конечно, есть, хотя бы количественные, но они не причина, а следствие. Увеличение объема мозга, вероятно, произошло от того, что дополнительные мощности оказались востребованными. То есть не потому мы стали такие умные, что увеличился мозг, а мозг увеличился, потому что стало чем его занять. Это означает, что у человека появилось такое свойство, которое дало качественный скачок в способностях человека в сравнении с обезьянами. В логике нашего повествования такое свойство всплывает само собой. На эту роль как нельзя лучше подходят детские смех и плач. Человеческие дети и плачут, и смеются на порядок интенсивнее, чем те же малыши у обезьян. И в этом, пожалуй, наше главное отличие от родственников-приматов. Только у человеческих младенцев столько времени уходит на плач, и только они так часто улыбаются и смеются. Если рассматривать детский плач и смех только как способ заставить родителей заботиться о комфортном состоянии ребенка, то окажется, что эти реакции невероятно избыточны. Те же малыши приматов неплохо обходятся куда более ровным поведением. Похоже, что качественный скачок в том и заключался, что, с одной стороны, лицо человека освободилось от растительности и приобрело способность ярко передавать различную мимику, а с другой стороны — произошло чрезмерное усиление детских рефлекторных мимических и голосовых реакций, что позволило устойчиво формироваться социальным эмоциям. А богатство эмоций – это не только богатство поведения, но и, как мы потом покажем, — богатство мышления.

У наших предков-обезьян достаточно сложная мимика и, как следствие, сложное стайное поведение. Человеческий детский смех и плач – логичное эволюционное развитие эмоционально-мимической схемы. Несколько позже на богатый эмоциями мозг легла речь, и… «что выросло, то выросло».

На наши рассуждения можно возразить, что слепые от рождения люди приобретают те же эмоции без помощи мимики. Это можно объяснить тем, что мимика дублируется множеством телесных и звуковых реакций, которые могут быть доступны слепым, а часть из них даже слепоглухонемым детям. Но это хорошо работает тогда, когда ребенка окружают люди с уже сформированными эмоциями и эмоциональными проявлениями. Мимика необходима для первичного зарождения социальных эмоций, для создания их с нуля. Иными словами: слепой может адаптироваться к современному социуму, но слепые не смогли бы его создать.

Кстати, у человека есть одно интересное свойство, которое может претендовать на звание «того самого потерянного звена». Свойство, которое как свидетель может своим существованием подтвердить нашу теорию, а заодно прояснить формирование эмоций у слепых.

Смех от щекотки

Принято считать, что смысл смеха от щекотки на сегодня утерян. Что это такой атавизм. Раньше за ним стоял какой-то резон, но сейчас это бесполезный привет из прошлого. Найти наиболее вероятную первопричину происхождения щекотки несложно. Наши предки были существами довольно волосатыми, и естественно, в их шерсти обитала масса паразитов, причиняющих крайнее неудобство. Вполне логично, что природа позаботилась и создала метод борьбы с этой напастью. У животных для этого есть груминг – поведение, направленное на очистку тела. Оно может включать умывание, вылизывание, купание, чистку гениталий. У приматов к этому добавляется искание паразитов.

Для наших рассуждений важен тот факт, что такое поведение бывает парным. Например, кошки вылизывает своих котят, а обезьяны помогают друг другу избавляться от насекомых. Естественно, что такое поведение возникает не на ровном месте, а должно быть поддержано соответствующими механизмами. Чтобы понять их, давайте задумаемся, почему мы гладим кошек?

Наше поведение формирует эмоция альтруизма. Нам приятно сделать приятное другому. Но как мы определяем, что кошке нравятся наши действия? По ее реакции. Кошка закрывает глаза и довольно урчит (мурлычет). Для создания совместного поведения важно уметь информировать партнера, что то, что он делает, доставляет тебе удовольствие. Можно предположить, что определенное удовольствие от щекотки и вызываемая ею мимика — остатки той системы рефлексов, которая зародилась у наших предков, для того чтобы дать им возможность вычесывать друг друга.

Со временем мы утратили густой волосяной покров, однако ощущения щекотки осталось. Более того, из-за отсутствия шерсти мы стали более чувствительны, вместо запланированной природой улыбки щекотка стала вызывать смех. И возможно, тут и возникла ее новая неожиданная функциональность: человеческие дети стали получать удовольствие и смеяться от ласк родителей, родители стали тискать детей и улыбаться им в ответ. А это стало ускорять и усиливать формирование альтруизма. Для того же чтоб человек не зацикливался на таком способе удовлетворения, природа позаботилась, чтобы по мере взросления ребенка характер ощущений менялся. В итоге смех от щекотки остается как необъяснимый для взрослого странный довесок. Если все это так, то получается, что своим разумом человек, возможно, отчасти обязан щекотке. Не правда ли, неожиданный вывод?

Потеря волос человеческим видом

Существует несколько теорий, объясняющих, что заставило человека потерять волосы на теле. Это и теория водной обезьяны, и теория избавления от паразитов, и предположение о перегреве и так далее. Все они, что называется, не от хорошей жизни. По сути, эти теории не могут объяснить главного — почему то, что хорошо для всех теплокровных животных, вдруг стало плохо для человека?

Если исходить из наших рассуждений о роли щекотки, то облысение человека уже не выглядит столь загадочно. Можно предположить, что именно случайная мутация, которая породила «лысую обезьяну», дала возможность проявиться новому качеству детской щекотки и на протяжении нескольких поколений создать особей с развитой эмоцией альтруизма, которые и дали начало человеческому роду. Потеря волос, возможно, и была тем спусковым механизмом, который «включил» щекотку и запустил эволюцию в направлении homo sapiens. Сначала щекотка сформировала более-менее устойчивый путь формирования базовых социальных эмоций. Далее эволюция, оттолкнувшись от достигнутого, создала чрезмерный плач и смех малышей, уже не связанный со щекоткой, добившись тем самым гарантированного развития нужных эмоций. Так что, похоже, пора ставить памятник щекотке, а заодно и первой «лысой обезьяне».

Наше утверждение, что все эмоции – это различные вариации страхов и предвкушений, — утверждение достаточно сильное. Отказываясь от того, что эмоции имеют наследственный характер, мы приходим к выводу, что все многообразие человеческих эмоций – результат воспитания. Тогда получается, что схожесть эмоций у различных людей – следствие того, что все мы имеем одинаковые ощущения, схожую структуру проекций зон коры, и того, что нас окружает более-менее однородный мир. В схожем окружении мозг каждого выделяет одни и те же обобщения, ответственные за основные переживания. Чтобы проиллюстрировать это утверждение, попробуем проследить, что лежит в основе социальных эмоций, то есть тех эмоций, которые во многом определяют отношения между людьми.

Когда ребенок только рождается, он уже способен реагировать на происходящее с ним. Главная его реакция – плач. Любой дискомфорт рефлекторно включает эту «детскую сирену». Родители, да и вообще любые взрослые испытывают от такого «уведомления» сильный дискомфорт и готовы сделать все, чтобы успокоить ребенка. Когда малышу хорошо, уголки его ротика сами собой растягиваются, образуя «праулыбку». Приблизительно к полутора месяцам эта улыбка становится четко выраженной, что невероятно радует родителей и вознаграждает их за заботу о ребенке. За всем этим несложно увидеть механизм, созданный природой для обеспечения нашей заботы о потомстве. Но в действительности происходящее значительно глубже.

Посмотрим на мир глазами малыша. К полутора месяцам у него как раз формируется зрение, структуры наружного коленчатого тела и первичной зрительной коры заканчивают свою «калибровку», ребенок начинает формировать зрительное представление об окружающем. И что он видит? Взрослые не просто окружают малыша и заботятся о нем. Они сами реагируют на его поведение. Они хмурятся и злятся, когда ребенок плачет, улыбаются, когда улыбается он, ласкают малыша в расчете на его радость и сами радуются в ответ. Для ребенка это все означает приобретение фундаментального опыта. В его памяти улыбки окружающих становятся признаком собственного состояния «хорошо». И напротив, хмурое лицо того, кто перед ним, фиксируется памятью как признак собственного состояния «плохо». В соответствии с нашей моделью эмоций, мимика окружающих начинает сама формировать состояние ребенка, то есть ребенку становится хорошо, когда ему улыбаются, и плохо — когда он видит или слышит признаки раздражения или агрессии.

Обратите внимание, что сама мимика изначально – это не копирование мимики взрослых, а генетически заложенные рефлекторные реакции. Так, даже слепые дети улыбаются в ответ на ласки и голос матери. А вот эмоциональная реакция на чужую мимику – это уже свойство памяти и следствие принципа формирования эмоций.

Но на улыбке обучение не заканчивается. Постепенно у ребенка формируются обобщения, которые определяют чужое состояние. Они соответствуют тому, когда другому хорошо и когда плохо. Эти обобщения строятся на различных признаках — мимике, интонации голоса, поведении. И поскольку они оказываются сильно коррелированы с соответствующей мимикой, то на них распространяется та же эмоциональная оценка. Как следствие, формируется память, которая выделяет эти обобщения в самостоятельные эмоции. Таким образом, мы приходим к двум фундаментальным социальным эмоциям:

• Альтруизм – мне хорошо, когда другим хорошо.
• Сопричастность – мне плохо, когда другим плохо.

Альтруизм

Понятие альтруизма ввёл французский философ и основатель социологии Огюст Конт. Он охарактеризовал им бескорыстные побуждения человека, влекущие за собой поступки на пользу других людей. Согласно Конту, принцип альтруизма гласит: «Живи для других» (Вик). Беррес Фредерик Скиннер пришел к аналогичному выводу: «Мы уважаем людей за их хорошие поступки только тогда, когда мы не можем объяснить эти поступки» (Вик). Бескорыстность альтруизма по Конту и необъяснимость по Скиннеру — это следствие того, что удовольствие доставляется непосредственно самим фактом того, что другому человеку хорошо, безотносительно какой-либо иной выгоды для нас. В результате формируются модели поведения, направленные на доставление удовольствия другим людям и получение через это собственного удовлетворения.

— А зачем нам аэропорт? Нам прямо ехать надо.

— Адрес хочу. Он раньше здесь работал.

— Кто?

— Один грузин, мой знакомый друг. Я ему напишу: «Здравствуй, Валик-джан». А он скажет: «Вах! Как меня нашёл, откуда?» Ему будет приятно. Когда ему будет приятно, я буду чувствовать, что мне тоже приятно. А ты говоришь — прямо.

— Меня в Орджоникидзе ждут.

— Знаешь, я тебе умный вещь скажу, но только ты не обижайся. Когда мне будет приятно, я так довезу, что тебе тоже будет приятно.

Георгий Данелия, фильм «Мимино»

Сопричастность

Аналогично с альтруизмом сопричастность заставляет нас воспринимать чужое переживание как свое. Мы дискомфортно чувствуем себя наблюдая чужие страдания и страдаем сами, если плохо нашим близким.

Фразу Экзюпери из «Маленького принца»: «Мы в ответе за тех, кого приручили», — можно понимать вполне буквально. Если кто-то стал для нас своим, то сопричастность заставит нас разделить с ним все его переживания.

В нашей модели эмоций ключевой момент – это утверждение, что все эмоции есть следствие опыта, и нет эмоций, предопределенных генетически. Но если нет предопределенных от рождения эмоций, то откуда берется наша способность выражать эмоции мимикой и характерными звуками?

В 1872 году Чарльз Дарвин опубликовал книгу «Выражение эмоций у человека и животных». В ней он применил эволюционный принцип к психолого-поведенческой эволюции животных и человека. Согласно его эволюционной теории эмоций, эмоции появились в процессе эволюции живых существ как жизненно важные приспособительные механизмы, способствующие адаптации организма к условиям и ситуациям его жизни. Телесные проявления, сопровождающие различные эмоциональные состояния, в частности движения, связанные с соответствующими эмоциями, по Дарвину, есть не что иное, как рудименты реальных приспособительных реакций организма.

Кэррол Изард в уже помянутой ранее «Психологии эмоций» утверждал, что, хотя человек и учится с возрастом управлять своей эмоциональностью, «…фундаментальные эмоции обеспечиваются врожденными нейронными программами» (Изард, 2007). В доказательство приводилось то, что ребенок плачет, а значит, проявляет соответствующую эмоциональность непосредственно от рождения. Кроме того, аргументом выступали исследования, показывающие общность мимики и способности к ее распознаванию у различных народов.

Видно, что в «классическом» подходе и Дарвин, и последующие исследователи понимали и понимают под эмоциями некий комплекс врожденных реакций. При этом мимические и телесные проявления, которые принято называть эмоциональной экспрессией, рассматриваются как главные определяющие компоненты эмоций. То есть под эмоциями понимается нечто, неразрывно связанное с эмоциональной экспрессией и, более того, из нее проистекающее. Вполне логичным в такой трактовке выглядит и заключение о том, что если, вне зависимости от воспитания и культуры, проявления эмоций одинаковы, то значит, сами эмоции генетически предопределены.

В классическом подходе, если не брать в расчет расхождение с нами в трактовке эмоций, есть два слабых места. Первое – это уже ранее нами упомянутое рассуждение о целесообразности эмоций, которое гласит, что за всеми свойствами, возникшими в результате эволюции, стоит породившая их целесообразность. Так как эмоции несут за собой целесообразное поведение, то значит, они тоже результат естественного отбора, а значит, и плод наследственных механизмов. Ошибка чисто логическая. Целесообразность — необходимое условие для эволюционных приобретений, но недостаточное. Нельзя все целесообразное относить к результатам естественного отбора. Отбор породил не просто массу полезных свойств, он создал механизм эмоций как способ «автоматического» создания правил целесообразного поведения. Но эти правила не наследуются, а формируются с опытом. Второе слабое место – это отождествление мимики и эмоций. Классический подход подразумевает, что «врожденные» эмоции сопровождаются соответствующей мимикой. Далее делается вывод, что с возрастом мы просто учимся управлять мимикой и скрывать телесные проявления эмоций. В нашей концепции связь мимики и эмоций выглядит несколько иначе. Мы исходим из того, что определенная мимика действительно присутствует от рождения как набор рефлекторных реакций, но она изначально никак не связана с эмоциями, которых просто еще нет. Связь с эмоциональными состояниями появляется позже, точно так же, как формируется и все остальное не рефлекторное поведение.

Мимика и возгласы

Вся мимика – это коммуникационные сигналы. Эти сигналы сопровождаются разного рода звуками, которые их дублируют. Основные сигналы это: смех, плач, испуг, боль и агрессия. Каждому сигналу присущ свой рефлекторный звук и резкая, заметная издалека мимика. Различие в мимике и рефлекторных звуках природа подобрала таким образом, чтобы свести к минимуму шанс спутать их между собой. Тут и отрывистые повторяющиеся звуки в случае смеха или плача, и короткий вскрик при испуге, и протяжный крик от боли, и рычание при агрессии.

Похоже, что основные сигналы генетически предопределены. Причем срабатывают они как рефлекторные ответы на определенные рецепторные раздражения. Например, можно предположить, что те же сенсорные картины, что делают ребенку «плохо», заставляют его плакать. По мере накопления опыта неизбежно возникают модели поведения, включающие в себя ту мимику и те звуки, что проявлялись во время обучения. Так возникают мимические реакции на явления, не связанные непосредственно с сенсорными сигналами, но имеющие с ними общий смысл. Например, плач переходит в печальное выражение лица, которое начинает проявляться во всех ситуациях, несущих нам огорчение. Но со стороны это все выглядит так, как будто такая мимика «от природы» свойственна этим состояниям.

Коммуникация

То, что существует мимика генетически предопределенная, означает, что есть целесообразность, которая сформировала эту мимику в процессе эволюции. Очевидно, что эта целесообразность в коммуникации, в возможности подать другим определенные сигналы, которые позволяют выстроить схемы коллективного поведения. Анализируя целесообразность коммуникации, можно выделить две ее составляющие: непосредственную и социальную.

Непосредственная целесообразность отражает тот факт, что сама такая коммуникация уже несет определенный резон. Например, испуг возникает, когда мы слышим неожиданный звук или видим неожиданное движение. Мы рефлекторно вздрагиваем, испуганно вскрикиваем, выброс адреналина включает реакции мобилизации организма. Мобилизация позволяет нам адекватнее встретить опасность и несет целесообразность непосредственно для нас. А вот вздрагивание и вскрик – это сигналы, задача которых напугать остальных. Это несет целесообразность для группы: если один из ее членов заметил признаки угрозы, то таким поведением он заставит испугаться, а значит и мобилизоваться, своих товарищей.

Посетители «комнаты страха»

Социальная целесообразность связана с более поздними резонами. Резкое вскрикивание, соответствующее испугу, создает характерную для него мимику. Эта мимика фиксируется памятью и начинает проявляться в ситуациях, содержащих признаки испуга. Так, например, неожиданная новость, говорящая о возможной угрозе, вызывает испуг на лице. По мере развития у ребенка формируется мимика, не связанная с исходными рефлексами и отражающая его эмоциональное состояние. Но, будучи доступной для наблюдения, мимика становится источником эмоций для других. Когда мы видим чей-либо испуг и при этом пугаемся сами, формируется негативная эмоциональная реакция на испуганное лицо. Впоследствии это служит одной из причин того, что испуганное лицо кажется нам менее привлекательным, чем спокойное. Это служит, в свою очередь, одной из причин, которая формирует негативное восприятие трусливости вообще.

Опыт социального общения заставляет мимику встраиваться во все ипостаси человеческой активности. Формируется собственная мимика, возникает эмоциональная реакция на чужую мимику. Это позволяет формироваться сложному социальному поведению, которое во многом и делает нас «царями природы».

Управление мимикой

Мимические реакции имеют ту же природу, что и все остальные поступки человека. Взаимодействие различных моделей поведения может усиливать или подавлять мимику. Например, неудовольствие, которое мы испытываем, когда выставляем себя в непривлекательном виде, приводит к тому, что формируется модель поведения, блокирующая в соответствующих случаях мимику испуга. В результате поведение определяется взаимодействием этой модели и модели проявления мимики. Со стороны это трактуется как способность человека в определенных рамках контролировать проявление эмоций.

В основе поведения человека лежит планирование – это считается аксиомой. И действительно, мы постоянно совершаем поступки, имеющие смысл не сами по себе, а как часть некого большего действия, результат которого оправдывает все промежуточные шаги. Интересно, что, как правило, эти промежуточные поступки сопряжены с определенным негативом: тратой сил, денег или иного ресурса. Но мы знаем, что все это не зря, а будет компенсировано удовольствием от итогового результата. Мы хорошо представляем, как планировать. Для этого надо:

• определиться с целью;
• найти последовательности шагов, ведущие к этой цели;
• сопоставить для этих путей то, чем придется пожертвовать, с итоговым вознаграждением;
• выбрать оптимальный путь.

Мы умеем планировать на бумаге, мы можем заставить планировать компьютер. Для нас понятны и очевидны все перечисленные этапы планирования. Более того, мы не очень представляем, как можно планировать по-другому. Незнание альтернатив заставляет нас приписывать мозгу аналогичную «алгоритмическую» схему работы. И негласно подразумевать, что где-то там, в недрах мозга, есть модули, которые это реализуют.

Так вот, оказывается, что наше понимание эмоций позволяет объяснить то, как мозг может планировать «не алгоритмически», и показать, что для этого не нужны никакие особые конструкции, и что это его естественное свойство, проистекающее из самой сути эмоций.

Уровни планирования

Возможность планирования «на ход вперед» заложена в самой сути страха и предвкушения. Моделируя развитие ситуации, мы не обязаны доходить до конечного результата, достаточно подойти к моменту, в который сработает либо страх, либо предвкушение. Когда мы ведем машину, мы постоянно «забегаем на ход вперед», мы моделируем, что «будет через секунду». Но мы получаем виртуальный опыт, в основном, не от того, что представляем аварию и ее исходы, а от того, что некоторые ситуации оцениваем как страшные.

Предвкушение и страх «формируют цепочки», связывающие результативную ситуацию и ситуацию, способную к ней привести (рисунок 26). Эмоции обеспечивают тот факт, что ситуация, предшествующая оценке, тоже получает оценку.

Рисунок 26. Простейшая цепочка

Но найдутся ситуации, которые окажутся предшествующими и по отношению к предшествующей ситуации (рисунок 27).

Рисунок 27. Цепочка оценок

Например:

• Ситуация 0 – падение с горы.
• Ситуация -1 – поход в горы.
• Ситуация -2 – предложение записаться в секцию альпинизма.

Нетрудно убедиться, что эта цепочка потенциально бесконечна. Но чем дальше мы отходим от финала, тем слабее эмоциональные оценки. По сути, когда мы говорим об исходных и производных эмоциях, мы говорим о формировании звеньев такой цепочки планирования. Особенность эмоционального подхода к планированию в том, что весь реальный и виртуальный опыт, полученный в течение жизни, формирует способность памяти без перебора вариантов сразу оценивать любую текущую ситуацию с учетом всех возможных перспектив.

Я красоту в житейской хляби

ловлю глазами почитателя:

беременность в хорошей бабе

видна задолго до зачатия.

Игорь Губерман

Упрощенно планирование, свойственное мозгу, можно представить так:

• В каждой ситуации эмоции оценивают все возможные исходы.
• Богатство опыта и глубина производных эмоций определяют горизонт планирования.
• Понятие, связанное с самой сильной из присутствующих положительных эмоций, определяет нашу цель и задает ход наших мыслей и поступков.

Пространство возможностей

«Опережающая оценка» позволяет человеку иметь «размеченное» пространство возможностей. Фазовым пространством называют: пространство всех возможных состояний системы, в котором каждому возможному состоянию соответствует одна точка пространства. Измерениями фазового пространства могут быть все характеристики системы, полностью описывающие ее состояние. Эволюция такой системы – это перемещение точки в этом фазовом пространстве. Предположим, что в фазовом пространстве нашего мира мы отметили «значимые» точки, связанные с событиями, имеющими значение для конкретного человека. По идее, жизнь этого человека должна наполняться переживаниями в момент прохождения значимых точек или при виртуальном моделировании такого прохождения. Это должно формировать воспоминания, управляющие поведением. Но наличие эмоций многократно увеличивает количество значимых точек. Для многих точек фазового пространства по неким критериям человек определяет вероятность перехода в другие эмоционально оцененные точки и, исходя из этого, дает эмоциональную оценку этим. Такая дополнительная «разметка» фазового пространства позволяет выбирать «хорошие» траектории в ситуациях, где не удается смоделировать все возможные исходы. Эмоции страха и предвкушения делают эмоционально ненулевыми огромное количество ситуаций, исходя не из оценки достижения результата, а из оценки вероятности его последующего достижения. Влияние этого процесса на формирование поведения невероятно высоко. Все поступки человека совершаются в сторону ожидания повышения эмоциональной оценки. Так вот, существенная часть поступков ведет не к конечному результату, а к состоянию, в котором повышается вероятность его достижения, что само по себе уже есть «эмоциональный результат».

Достижение результата через жертву

Теперь несложно понять, как человек преодолевает «потенциальные ямы». Если мы хотим выиграть в лотерею, то мы должны купить лотерейный билет, что подразумевает расставание с деньгами. В нашей модели поведения из возможных поступков выбирается тот, который в конкретный момент сулит наилучшее состояние «хорошо – плохо». Как же нам расстаться с деньгами, то есть ухудшить свое состояние, даже если это сулит выгоду в дальнейшем? Оказывается, не надо вводить никаких новых систем и принципов: все, что для этого необходимо, у нас уже есть. Когда мы будем виртуально моделировать ситуацию покупки билета, то ее оценка сложится из двух эмоций. Первая – страх потери денег, если билет не выиграет, вторая – предвкушение выигрыша, построенное на оценке суммы куша и шансов его выиграть. Мы купим лотерейный билет, только если вторая эмоция перевесит первую. Причем перевесит так, что если у нас присутствует удовольствие от обладания небольшими деньгами, то новое итоговое состояние должно оказаться еще сильнее.

Виртуальное моделирование всего, вплоть до выигрыша, — необязательное условие. Если у нас уже есть опыт игры или есть опыт фантазий о выигрыше, то этого может быть достаточно и для эмоциональной оценки факта покупки билета, и для совершения поступка.

Обобщая лотерейный пример, можно сделать достаточно важное утверждение. Двигаясь по своей траектории в фазовом пространстве человек не преодолевает «потенциальных ям», он не опускается к состоянию «плохо» ради последующего вознаграждения. За счет эмоций, которые все сводятся к страхам и предвкушениям, происходит учет в оценке текущей или моделируемой ситуации вероятности возможных положительных или отрицательных исходов. Каждый шаг по траектории совершается только в сторону улучшения состояния «хорошо – плохо», в противном случае никакое действие не предпринимается. Мы никогда не идем на ухудшение нашего состояния, оправдывая это последующим результатом. В действительности любое планируемое нами ухудшение обязательно компенсируется превосходящей его эмоцией предвкушения. Не бывает никакой сознательной жертвы, совершаемой человеком. Точнее, жертва – в действительности никогда не жертва, а всегда обмен с выгодой. По крайней мере с ожиданием выгоды. И что бы с нами ни происходило, постоянно повторяется одна и та же история «покупки лотерейного билета».

Проследим (рисунок 28), как формируется наше состояние каждый раз, когда мы «приносим жертву».

Рисунок 28. Стадии покупки лотерейного билета. Тонкие линии – простые эмоции. Толстые линии – итоговое состояние.

Итак, три стадии:

• Начало («Мы с деньгами»).

  Наше состояние определяется оценкой того, что мы имеем.

• Поступок («Мы с билетом, но без денег»).

  Предположим, что мы первый раз столкнулись с подобной игрой. Чтобы совершилось действие, память должна иметь опыт, говорящий о том, что нас ожидает улучшение нашего состояния. Поскольку опыта нет, то мы начинаем фантазировать. В процессе виртуального моделирования мы формируем виртуальный опыт радости от выигрыша и опыт огорчения от проигрыша. В этом опыте факт покупки лотерейного билета фигурирует как признак обоих возможных исходов. Возникает эмоциональная оценка этого признака и как предвкушения выигрыша, и как страха проигрыша. Производные эмоции предвкушения и страха фактически отражают прогноз, который строится исходя из силы финального переживания и оценки того, насколько признак говорит о вероятности такого исхода. В итоге возникает оценка факта покупки билета, суммирующая эти два прогноза. Опыт фантазии о покупке, с учетом ее оценки, откладывается в памяти. Если опыт фантазий оказывается положительным, то память заставляет нас совершить покупку.

  Купив билет, мы оцениваем свое состояние уже сформированными ранее эмоциями страха и предвкушения.

• Результат («Мы выиграли, мы проиграли»).

  Вскрыв билет, мы реализуем одну из альтернатив. В зависимости от результата, мы переходим либо в состояние выиграли, либо в состояние проиграли с соответствующей этому состоянию оценкой.

Часто случай определяет, по какой траектории будут развиваться события. Что-то зависит от нашего выбора, что-то – результат внешних сил. То, чем мы управлять не в состоянии, нам остается только оценивать и запоминать. Там же, где мы совершаем поступок, он всегда определяется памятью, считающей, что состояние «хорошо – плохо» улучшится.

Всякая оценка текущего состояния включает оценки потенциальных исходов. Поэтому, когда мы совершаем действие, казалось бы, ведущее к очевидно плохому результату, в действительности память считает что это «плохо» будет лучше, чем то, что сейчас.

Быть или не быть, вот в чем вопрос. Достойно ль

Смиряться под ударами судьбы,

Иль надо оказать сопротивленье

И в смертной схватке с целым морем бед

Покончить с ними? Умереть. Забыться.

И знать, что этим обрываешь цепь

Сердечных мук и тысячи лишений,

Присущих телу. Это ли не цель

Желанная? Скончаться. Сном забыться.

«Гамлет», Вильям Шекспир

Компенсация

Когда нам плохо, нормальное состояние оценивается как хорошее и желанное. Фантазии о норме сопровождаются положительной оценкой, соответственно возникает положительное предвкушение «ухода невзгод». Представим, что нас мучает боль. Это, естественно, соответствует состоянию «плохо». Но появляется доктор и протягивает таблетку, которая сулит нам избавление от боли. Мы еще не выпили таблетку, но наше состояние уже изменилось. Оно улучшилось за счет предвкушения выздоровления. Может доходить до внешне парадоксального. Узник, осужденный на долгие годы, еще сидя в тюрьме, может быть счастлив, если до выхода на свободу остается несколько дней. Самоубийце может быть хорошо в последний день жизни, когда уже принято решение (последнее, со слов очевидцев, действительно имеет место).

Шахматы

То, насколько универсальны описанные закономерности, я постараюсь проиллюстрировать на примере размышлений шахматного игрока.

Возьмем произвольный момент партии. Результат, которого игрок стремится достичь, – это мат вражескому королю, который будет сопровождаться радостью победы. Избежать же игрок пытается получения мата и, соответственно, горечи поражения. Если в результате перебора вариантов игрок находит комбинацию, которая гарантированно ведет к достижению победы, он приобретает виртуальный опыт с сильным эмоциональным подкреплением, который определяет его последующие ходы. Но в большинстве случаев игрок не видит, как добиться мата. И тогда в действие вступает умение оценивать позицию. Игрок оценивает количество материала у себя и у противника, развитость фигур, угрозы, которые создает он, и угрозы ему, и прочее, что, в общем, зависит от профессионализма играющего. Оценка текущей позиции формирует представление о шансах на победу и о шансах на проигрыш. Возникают с определенной силой эмоция предвкушения и эмоция страха. При переборе возможных вариантов каждая позиция оценивается теми же эмоциями предвкушения и страха. Каждый виртуальный ход фиксируется памятью с учетом оценки изменения эмоционального состояния. Если по ходу анализа встречается вариант жертвы, то он оценивается не по непосредственной силе возникшей позиции, а с учетом эмоции предвкушения, если эта жертва сулит преимущества в дальнейшем. Когда наступает момент выбора хода, память толкает шахматиста на ту альтернативу, которая сулит максимальное улучшение эмоционального состояния именно этим ходом. Это может быть ход, улучшающий позицию, а может быть выбор лучшего из худшего. Но даже выбор из худшего – это улучшение состояния. Находясь в плохой позиции, игрок оценивает текущее состояние с учетом страха проигрыша. И даже если он делает вынужденный ход, ухудшающий позицию, и понимает это, он все равно движется в сторону увеличения состояния «хорошо», так как будущее ухудшение позиции уже учтено эмоцией страха в оценке текущего положения.

Крайне забавно, что человек, обучая компьютер игре в шахматы, в точности воспроизвел описанный эмоциональный принцип. Все шахматные программы строятся на «эмоциональном алгоритме». Просто как-то пока не складывалось сопоставить программистские термины и термины эмоций. Ведь даже преодоление «потенциальных ям» компьютер делает так же, как человек. Если ход подразумевает жертву, то оценка этого хода строится не только из анализа количества фигур и силы их расположения, но и с учетом перспектив, то есть «предвкушения» будущих успехов. Так что, если вам нужны «следы искусственного разума», запустите любую шахматную программу.

Гарри Каспаров, 13-й чемпион мира по шахматам, написал книгу «Шахматы как модель жизни», в которой привел массу интересных примеров того, как шахматное мышление проявляет себя вне шахматной доски. Сдается мне, что в действительности в названии его книги правды даже больше, чем того подразумевал великий шахматист.

Желание

Если в языке есть слово «желание», значит, есть определенный круг явлений, попадающих под связанное с этим словом обобщение. Несколько ранее мы осудили этот термин применительно к попыткам использовать его для объяснения поведения, но это не значит, что за этим понятием совсем ничего не стоит.

Что же такое желание? Когда мы перебираем в своих фантазиях возможные варианты, некоторые из них вызывают положительную эмоциональную оценку. Такие варианты мы и называем желанными. Сам процесс фантазий о таких исходах, который сопровождается состоянием «хорошо», и есть состояние «желания». Соответственно, если фантазии вызывают негативную оценку, то мы говорим, что испытываем «нежелание». Вот так, просто и без затей.

Часто в классификациях кроме «базовых эмоций» используют деление эмоций на первичные и вторичные, исходя из того, что вторичные – это результат смешения первичных эмоций. Аналогичный подход используется в некоторых формальных моделях эмоций (Фор). В нашей «теории эмоций», эмоции не получаются «смешиванием», а всегда являются статистическими обобщениями опыта хорошего и плохого. Но поскольку состояние «хорошо – плохо» может создаваться не только оценкой ощущений, но и самими эмоциями, то некоторые эмоции можно рассматривать в качестве прародителей для тех эмоций, что формируются благодаря им. Для эмоций можно ввести соответствие по принципу: исходная эмоция – эмоция, сформированная на ее основе. Возникающие как страх или предвкушение исходной эмоции, такие эмоции можно называть производными эмоциями. Будучи связанными происхождением, исходные и производные эмоции, тем не менее, дают оценку разным смыслам. Эта разница может быть столь существенна, что очень часто исходные и производные эмоции не воспринимаются как родственные даже профессиональными исследователями.

Первичные эмоции

Введем свою трактовку первичных и вторичных эмоций. Будем называть первичными те эмоции, которые сформировались как «страхи» и «предвкушения» оценки ощущений. По сути это реакция «хорошо – плохо» на обобщающие признаки, сопутствующие приятным и неприятным ощущениям.

Самый простой пример – восприятие еды. Еда бывает вкусной, бывает невкусной. Каждый раз, когда мы едим, мы получаем опыт, связывающий внешний вид пищи и ее вкусовые качества. В результате формируется множество обобщений того, что свойственно вкусному и какие признаки у невкусного. «Вкусные» признаки становятся нам приятны и вызывают состояние «хорошо»; «невкусные», напротив, вызывают состояние «плохо». Это позволяет нам с ходу, по внешнему виду пищи, судить о том, нравится она нам или не нравится. То есть восприятие приятной на вид еды — не что иное, как предвкушение предстоящих приятных вкусовых ощущений, а отвращение от того, что выглядит неаппетитно, – страх возможных «невкусных» последствий.

Еще пример. Упав, мы получаем опыт того, что падение связано с болью. Очень быстро формируется страх падения – состояние «плохо» в ситуации, допускающей такой исход. Этот страх мы испытываем споткнувшись или поскользнувшись, еще до того, как испытаем боль от удара. Этот же страх создает нам дискомфорт, когда мы выходим на улицу в гололед. Чем конкретнее признаки, свидетельствующие о возможном ущербе от падения, тем сильнее наш страх. Обратите внимание: страх вызывается не прогнозом ситуации, не предсказанием падения, а самим признаком. Сила страха связана не со сложным расчетом предполагаемого ущерба, а со статистической аппроксимацией «признак – ущерб», следующей из нашего опыта. Чтобы не попасться на игру слов, уточним, что имеется в виду. В принципе, то, что делает наш мозг, формируя эмоциональную оценку, это и есть постоянный расчет вероятности благоприятного или неблагоприятного исхода. Но мы исходим из того, что в этот момент мозг не строит последовательных моделей ситуации и не рассчитывает шаг за шагом предстоящий исход. Подразумевается, что для получения оценки мозг оперирует только текущими признаками и предыдущим опытом, который говорит, как эти признаки связаны с возможным исходом. Конечно, мозг может прокручивать воображаемые модели шаг за шагом, каждый шаг формирует собственную оценку и собственное воспоминание, но это уже другая история, относящаяся к мышлению. Сейчас мы говорим о том, что в сам момент оценки эмоции возникают как реакции на конкретные признаки — и ничего более.

Продолжим пример с падением. Упав однажды с существенной высоты, мы формируем соответствующий страх. Главный признак, который фиксируется, – сама высота. Первое время одного его достаточно, чтобы вызвать страх. Но затем выясняется, что высота не всегда связана только с состоянием «плохо», высота дает лучший обзор, красивый вид и тому подобное. Со временем выделяется обобщение «ситуация высоты, допускающая возможность собственного падения», именно оно в норме оказывается статистически связанным с негативными ощущениями. Именно оно соответствует эмоции «страх высоты». Об этой эмоции с определенными оговорками можно говорить как о первичной.

«Обед на вершине небоскреба». Чарльз Эббетс, 1932 г.

Вторичные эмоции

К вторичным эмоциям можно отнести те эмоции, которые формируются как страхи и предвкушения состояния «хорошо – плохо», связанного с эмоциями. Как мы уже говорили, это можно описать как страх страха и предвкушение предвкушения. Большая часть того, с чем мы имеем дело в эмоциональной сфере, — это именно вторичные эмоции.

Продолжим про высоту. Страх высоты, связанный с возможным падением, может проявиться при полете на самолете. У некоторых это состояние проявляется настолько сильно, что формируется аэрофобия – страх полета на самолетах. Если не брать сам страх во время полета, а рассматривать ту часть аэрофобии, которая создает страх перед самим фактом возможного полета, то это и есть пример вторичной производной эмоции. Когда мы боимся повторения страхов.

Толкование эмоций, явно связанных с предвкушением или страхом конкретных явлений, обычно несложно и сразу выводит на ту целесообразность, которую эта эмоция привносит в поведение. Для производных же эмоций часто бывает, что их целесообразность совсем не так очевидна. В сложных случаях эта неочевидность переходит в полнейшую загадочность, что и порождает мнение об иррациональной сущности человеческих чувств.

Слова языка соответствуют обобщениям мозга. Среди обобщений есть те, которые соответствуют сущностям, влияющим на состояние «хорошо – плохо». Слова, которые соответствуют таким обобщениям, — это названия эмоций. За каждой названной эмоцией стоит вполне конкретное обобщение, которое позволяет понять суть этой эмоции. Но названные эмоции – это только часть всех эмоций человека. Каждое воспоминание – маленькая частичка эмоционального аппарата. Названные эмоции – это наиболее яркие и устойчивые, статистически выделенные факторы, определяющие наше состояние.

Все названные эмоции можно интерпретировать как своего рода страхи или предвкушения. Для всех них можно проследить путь формирования в процессе воспитания. Вроде бы все достаточно понятно и несложно, но есть один момент, который всегда запутывал и продолжает запутывать психологов. Математикам хорошо известно одно коварное свойство статистических зависимостей – из наличия связи статистической нельзя всегда делать вывод о наличии связи причинно-следственной. Если два явления коррелированы, это может означать: либо то, что одно — следствие другого, либо то, что у них есть общие вызывающие их причины.

Для иллюстрации этого принципа часто приводят пример с пожарными. Если посмотреть статистику пожаров, то обнаружится сильная зависимость между ущербом, который причинил пожар, и количеством пожарных машин, прибывших на его тушение. Из этого не стоит делать вывод, что для уменьшения ущерба надо сокращать количество пожарных.

Применительно к эмоциям это приводит к тому, что среди множества слов, которыми мы оперируем для описания своих переживаний, часть – это действительно эмоции в нашем понимании, то есть сущности, вызывающие изменение состояния «хорошо – плохо», а часть просто ситуации, коррелированные с изменением состояния, но не являющиеся причинами этого.

Поясним на примере. Радость и удовольствие – так мы называем ситуации (состояния), в которых нам хорошо и которые проявляют себя соответствующей мимикой, жестами и возгласами. Но не мимика и возгласы — вызывают состояние «хорошо», а присутствующие при этом положительные эмоции или ощущения. Эмоции или ощущения – причина, проявление радости – только следствие. Иными словами, флюгер следует за ветром, а не ветер дует, куда ему указывает флюгер.

Существует множество классификаций эмоций. Практически все они базируются на видимых мимических проявлениях. С одной стороны, это практично, так как опирается на удобные для наблюдения признаки, но с другой стороны — достаточно бесполезно для последующего анализа. Как правило, такие классификации вводят понятие «базовых эмоций», к которым относят состояния, на которые указывает соответствующая мимика.

Список базовых эмоций по Полу Экману:

• Радость (довольство)
  
• Удивление
  
• Печаль (грусть)
  
• Гнев (злость)
  
• Отвращение
  
• Презрение
  
• Страх
  

Список базовых эмоций от Кэррола Изарда:

• Удовольствие – радость
  
• Интерес – возбуждение
  
• Удивление – испуг
  
• Горе – страдание
  
• Гнев – ярость
  
• Страх – ужас
  
• Отвращение – омерзение
  
• Стыд – унижение.
  

Кэррол Изард в своей книге «Психология эмоций» (Изард, 2007) писал, что «эмоция — это нечто, что переживается как чувство, которое мотивирует, организует и направляет восприятие, мышление и действия». Он утверждал: «…понятие человеческая эмоция, понятие настолько сложное, что лаконичное определение не сможет полностью раскрыть его сути…» (Изард, 2007). При таком подходе классификация эмоций через мимику – пожалуй, единственное разумное, что остается сделать. Но, исходя из нашей трактовки эмоций, такие классификаторы стоит воспринимать именно как классификаторы мимики. То, что мы назвали эмоциями, бесполезно пытаться уложить в прокрустово ложе приведенных мимических состояний. Точнее, вообще не имеет большого смысла пытаться объяснять эмоции, главным образом, через мимические проявления. Это как исследовать причины пожара по форме пожарных машин.

В приведенной схеме нейроны памяти определяют, что происходит, исходя из активности датчиков и исполнительных нейронов. Если позволить этим нейронам воспринимать активность других нейронов памяти, то можно — за счет усложнения архитектуры сети — пытаться добиться от нее новых качеств. Нас сейчас будет интересовать способность мозга обобщать. Не будем пока углубляться в алгоритмы обобщения. Попытаемся хотя бы качественно представить, с чем мы имеем дело.

Обратимся опять к простейшему мозгу. Как можно интерпретировать нейроны памяти? Все зависит от алгоритма запоминания. Очень похоже, что в реальном мозгу в фиксации каждого воспоминания принимает участие множество нейронов. Но если для наглядности представить, что одному воспоминанию соответствует один нейрон, то каждый нейрон будет фиксацией определенного момента жизни. Это очень упрощенно, но достаточно наглядно. В такой интерпретации обобщение – это группа нейронов, проявляющая себя как один нейрон, соответствующий несуществующему воспоминанию, в котором отпечатана суть этого обобщения. Способность обобщать – это способность при добавлении новых воспоминаний автоматически формировать такие группы.

Каждое новое воспоминание сопровождается определенным изменением состояния «хорошо – плохо». Это отпечатывается в нейронах памяти. Любое новое воспоминание корректирует то, как мозг будет впредь давать эмоциональную оценку. Если запоминание сопровождалось слабым изменением состояния «хорошо — плохо», то и влияние этого воспоминания на оценку будет невелико. Сильное же потрясение оставит более заметный след. Если предположить, что обобщения состоят из нейронов, относящихся к воспоминаниям, в которых проявлялось это обобщающее свойство, то можно говорить о том, что обобщение влияет на состояние «хорошо – плохо» сообразно совокупному влиянию составляющих его нейронов. Это означает, что если память зафиксирует статистическую связь некого обобщающего свойства и одного из состояний — «хорошо» или «плохо», — то соответствующее обобщение начнет оказывать влияние на возникновение предвкушения или страха. Чистая статистика и никакой мистики.

Попробуем проиллюстрировать наши рассуждения. Предположим, вы внезапно вернулись домой и застали жену в объятиях высокого блондина. Вам будет плохо, очень плохо, но вы это переживете. Однако после вы обнаружите, что это событие сильно изменило систему ваших эмоциональных оценок. «Моя жена» – это обобщение, состоящее из всех связанных с нею воспоминаний. Теперь к ним добавился новый, сильно негативный опыт. Как результат, каждый раз при виде жены, или когда ее образ будет возникать в ваших мыслях, вы будете страдать. Изменится восприятие всех понятий, связанных с этим событием, например, понятия-обобщения, связанные с вашей спальней, с обидчиком, также теперь будут связаны у вас с состоянием «плохо». Теперь вас будут раздражать блондины, особенно высокие. И не потому, что будут напоминать о случившемся, а самим фактом своего присутствия. А если он, блондин, вызовет воспоминания о пережитом, то это будет дополнительной пыткой для вас, которая запомнится и усилит восприятие блондинов.

Сильное переживание существенно меняет нашу систему оценок. Но, слава богу, наша жизнь не так богата потрясениями. Для большинства обобщений оценка формируется исходя из множества менее ярких разнонаправленных переживаний, что делает их в целом нейтральными. Если наш опыт говорит о том, что определенное явление устойчиво сопутствует одному из состояний «хорошо – плохо», то соответствующее обобщение становится устойчивой оценкой. В этой оценке отражается констатация присутствия статистической зависимости. Статистика не дает гарантий, что выделена реальная, свойственная этому миру, закономерность. Она только фиксирует, что так говорит наш опыт. Это может приводить к «странным» оценкам, как, например, страх белого листа в «случае маленького Альберта» или к раздражению от блондинов в нашем примере.

Есть в истории космического полета Юрия Гагарина один особо не афишируемый эпизод. За полтора километра до стартовой площадки он вместе с дублером Титовым попросил остановить автобус. Космонавты вышли и дружно помочились на правое заднее колесо автобуса. После чего тронулись в путь. Полет прошел благополучно, и после этого все космонавты досконально, в мелочах, повторяли предполетный ритуал Гагарина. И этот описанный задний баллон стал для них не менее важным фактором благополучного возвращения, чем просмотр «Белого солнца пустыни».

И вот однажды случилась загвоздка. В команде, отсылаемой на МКС, оказалась американка Уитсон. Той такая процедура показалась неприличной, да еще костюм для этого был неудобным, да и вообще она являлась командиром корабля. Ноу, говорит, и все тут.

Решили: на международный конфликт не идти. И вдруг все уже в кабине — и какой-то сбой электрооборудования основного двигателя. Всех спускают на землю, устраняют неисправность. На взлет! Ан нет – датчики показывают утечку гелия на маневровом двигателе. Опять всех на землю. И тут кто-то не выдержал и наябедничал командиру полетов о поступке американки. По его приказу Уитсон немедленно запихивают в автобус, отвозят на полтора километра и заставляют самым активным образом орошать автопокрышку.

Космическая экспедиция справилась с заданием блестяще.

Когда мы говорим об обобщениях, не стоит воспринимать их как самостоятельные физические сущности. Это всего лишь термины, помогающие нам описывать процессы, происходящие с памятью. Любой новый опыт обогащает нашу память, что ведет к некоторому изменению системы эмоциональных оценок. Это изменение можно сформулировать и в терминах обобщений.

То, как память реагирует на картину происходящего, можно описать через активность обобщений, узнавших себя в этой картине. Все вместе эти обобщения формируют эмоциональную оценку. Новый опыт запоминается базируясь на активных в этот момент обобщениях. И этот опыт становится частью всех этих обобщений. В результате изменяется влияние на оценку каждого из них.

Рисунок 25. Влияние нового опыта на существующие обобщения

Использовать обобщения для описания эмоций удобно. Они позволяют от описания влияния множества воспоминаний на состояние «хорошо – плохо» перейти к статистическим обобщенным зависимостям. Кроме того, обобщения позволяют описать «селективность эмоций». Если признак только случайно оказался связан с оценкой, как, например, белый цвет у маленького Альберта, то накопление опыта нивелирует его эмоциональную окраску. Собственно, так происходит со всеми простыми признаками, которые присутствуют и в хороших, и в плохих воспоминаниях. Но вот более сложные обобщения, которые идентифицируются по наборам простых признаков, если они действительно отражают некое влияющее на наше состояние явление, могут с накоплением опыта только укреплять свою эмоциональную выраженность.

Вспомним аналогию между конторами, которые обмениваются отчетами, и зонами мозга. Представим, что в этой системе есть центральное статистическое управление, которое формирует единый показатель самочувствия страны, глобальное «хорошо – плохо». Изначально, это состояние определяется строго по инструкциям, исходя из реакции на первичные отчеты, фиксирующие, что происходит в стране и в мире. Это состояние доводится до всех контор. Все конторы ведут базы данных, учитывая и свои показатели, и изменение состояния «хорошо – плохо». Если учреждение обнаруживает статистическую зависимость между своими показателями и общим состоянием, оно начинает слать сигналы в центральное статистическое управление. Сигналы посылаются в тот момент, когда фиксируется присутствие в отчете активности таких показателей. Статистическое управление учитывает эти сигналы в формировании показателя самочувствия страны, так же как и первичные отчеты.

В этой аналогии влияние первичных отчетов на состояние – оценка ощущений, влияние сигналов контор – эмоции.

Сложение эмоций

Если состояние формируется только одной эмоцией, то все просто: чем сильнее выражен фактор, соответствующий обобщению, тем сильнее изменение состояния. Если эмоций несколько, то все сложнее. Состояние «хорошо – плохо» должно соответствовать оптимальной оценке уровня угрозы или предвкушения. Каждая оценка должна быть сопоставима со всеми остальными, данными ранее, оценками. Если бы факторы, соответствующие обобщениям, всегда были ортогональны, то есть не коррелированы между собой, то можно было бы просто складывать результирующие эмоции и получать осмысленный результат. Поскольку выделяемые мозгом факторы не ортогональны и могут дублировать часть смысла друг друга, то простое суммирование не годиться. При простом сложении двух таких эмоций общая часть их смысла окажется, учтена дважды. В таких случаях математическая статистика предлагает способы, используемые в факторном анализе для операций с косоугольными факторами. Аналогичные способы используются в методе множественной регрессии. В соответствии с ними при добавлении новых признаков учитывается только то влияние, которое не было учтено ранее. Можно предположить, что природа, хотя и не учила математику, но в процессе эволюции создала механизм адекватной оценки, работающий приблизительно по такому принципу.

Если вам скажут, что вы выиграли 10 000 рублей, то это вызовет определенную радость. Если добавят, что еще вы выиграли телефон, который тоже стоит 10 000, то ваша радость удвоится. Это сложение независимых оценок. Если вам скажут, что вы выиграли 10 000, и добавят, что вместо этого вы можете забрать телефон за 10 000, то эта добавка вас практически не обрадует, так как нового смысла о размере выигрыше не несет. Эти оценки полностью зависимы. Если же вам предложат телефон за 15 000, то это добавит радости на сумму увеличения выигрыша, то есть на 5000.

Изменение эмоций

Эмоции не догма. Сформировавшись, эмоция не остается неизменна всю жизнь. Эмоции – это следствие всего пережитого опыта. Новый опыт корректирует старые эмоции. Если какой-то признак получил эмоциональную окраску, то это означает, что мозг выделил соответствующую статистическую зависимость. Но если в дальнейшем этот признак будет появляться в ситуациях, несущих иную оценку, превосходящую его собственную, то через некоторое время признак станет нейтральным, а затем, если противоположная тенденция сохраниться, то соответствующей станет и окраска признака. Собственно, ничего нового, всем хорошо известно, что вкусы меняются со временем.

Когда мы говорили о том, как формируется поведение, мы использовали нейронную конструкцию, которая иллюстрировала главный принцип.

В этой конструкции:

• Начальное поведение определялось безусловными рефлексами.
• Состояние «хорошо – плохо» было следствием оценочного восприятия.
• Нейроны памяти фиксировали происходящее как картину на датчиках и исполнительных нейронах, запоминая при этом характер изменения состояния «хорошо – плохо» (на момент фиксации).
• Более позднее поведение было следствием совместного влияния безусловных рефлексов и памяти.

Такой мозг менялся по мере обучения. Память «перетягивала на себя» функции безусловных рефлексов и начинала управлять поведением, реагируя на происходящее. Безусловные рефлексы такого мозга были заданы «от рождения», а вот память определялась той средой, в которой этому мозгу приходилось формироваться. То есть безусловные рефлексы были следствием эволюции и естественного отбора, а память и связанное с ней поведение – результатом обучения, получаемого в течение всей жизни.

В описанной модели, хотя мы и поторопились назвать ее эмоциональным компьютером, вообще-то, не было места для эмоций в том смысле, как мы их трактуем. Состояние «хорошо – плохо» формировалось только оценочным восприятием, то есть оценкой ощущений, предопределенной от рождения. Но оказывается, что небольшое усовершенствование волшебным образом может породить эмоции. Достаточно только дать возможность памяти влиять на состояние «хорошо – плохо», наподобие того, как она влияет на исполнительные нейроны. Для этого нам даже не понадобится перерисовывать схему. Просто представьте себе, что нейроны памяти, зафиксировавшие какие-либо события, при узнавании картины на датчиках, похожей на ту, которую они запомнили, будут стараться активировать то состояние «хорошо – плохо», которое соответствует их воспоминанию. При этом они будут делать это тем сильнее, чем точнее узнавание.

Рисунок 24. Простейший мозг робота, способный к переживаниям. За счет влияния памяти на состояние, в нем могут формироваться эмоции

По мере обучения такая память приобретет свойство оценивать происходящее с позиций страха и предвкушения. Узнавание любых признаков, которые соответствовали «плохим моментам», будет делать «плохо». Узнавание «хороших» признаков будет делать «хорошо». А так как новые воспоминания будут строиться на базе состояния «хорошо – плохо», сформированного не только оценкой ощущений, но и памятью, то они будут нести в себе и страх страха, и предвкушение предвкушения.

В такой усовершенствованной модели эмоции получаются естественным следствием ее организации. Не надо никаких особых схем, систем, принципов. Память, влияющая на состояние «хорошо – плохо», — это и есть эмоции.

До сих пор мы ограничивались тем толкованием эмоций, что это способность мозга давать оценку происходящему, выливающуюся в состояние «хорошо – плохо». В предыдущей главе мы сделали сильное утверждение, что все эмоции – это страхи и предвкушения, и третьего не дано. Наконец, настал момент объяснить, что же такое эмоции, и откуда берется эта удивительная способность мозга — оценивать смысл. Хотя мысль, которую мы сейчас сформулируем, по своей сути крайне проста, она не совсем привычна для классического представления об эмоциях. Чтобы было понятно, что мы будем опровергать, попробуем сформулировать «очевидные» постулаты, которые гласно или негласно лежат в основе «классического» понимания эмоций:

• Эмоции человека разнообразны и достаточно сложны. Сложность эмоций – результат эволюции. Каждая из эмоций сформировалась в процессе естественного отбора, неся за собой определенную целесообразность.
• Ребенок рождается с генетически предопределенным набором основных эмоций, которые более-менее едины для всех людей.
• Эмоции ребенка требуют формирования. Проходя определенные этапы развития, ребенок учится применять заложенные в него от природы эмоции.

В той или иной мере эти утверждения составляют основу всех психологических теорий, даже если они трактуют эмоции не так, как трактуем их мы в этой книге. Эти утверждения кажутся вполне логичным следствием эволюционной теории. И действительно, за каждой эмоцией можно разглядеть то, какую целесообразность она привносит в поведение. А мы привыкли, что все целесообразное — результат естественного отбора. Но нас, современных людей, от обезьян отделяет всего несколько миллионов лет, а от наших достаточно диких предков, не умевших говорить, и того меньше, всего-то какие-то десятки тысяч. И то и другое по меркам природы — мгновенье. Как такая сложная система человеческих эмоций могла возникнуть в столь ничтожный срок? Так вот, то, от чего нам придется отказаться, – это от представления, что эмоции есть результат эволюции и наследуются нами через геном. А как же тогда? Чтобы ответить на этот вопрос, надо ответить на другой, пожалуй, главный вопрос. Так что же все-таки такое эмоции?

Что такое эмоции

Мы недаром столько говорили о страхе и предвкушении. Там, в их описании, уже содержится практически весь ответ. Осталось только его озвучить.

Наша память фиксирует все, что с нами происходит, с учетом того, какое состояние «хорошо – плохо» этому соответствует. Когда впоследствии нам встречаются знакомые признаки, они не только влияют на поступки, но и вызывают состояние «хорошо», если связаны с «хорошими» воспоминаниями, и состояние «плохо», если связаны с «плохими». По сути это и есть то, что мы называем предвкушением и страхом. При этом мы запоминаем не только «хорошо» или «плохо», вызванное ощущениями, но и «хорошо» и «плохо», вызванное предвкушением и страхом, а еще и страхом страха и предвкушением предвкушения и так далее. Так вот, все положительные эмоции – это либо предвкушения приятных ощущений, либо предвкушения предвкушений, а все отрицательные – либо страхи неприятных ощущений, либо страхи других страхов. То есть все эмоции – это не заложенные природой оценки, а исключительно результат нашего опыта. То есть ребенок рождается только с рефлексами, ощущениями и способностью к оценке ощущений, все остальное – это результат формирования памяти, в которой создается сложный комплекс предвкушений и страхов.

В основе здания эмоций лежат оценки ощущений, которые на первом этапе порождают первичные эмоции, которые, в свою очередь, порождают последующие, вторичные. Первичные эмоции – это страхи и предвкушения оценки ощущений, вторичные – страхи и предвкушения первичных эмоций.

Рисунок 23. Структура происхождения оценок

Надо расстаться с мыслью о том, что эмоции наследуются. Все то многообразие эмоций, что мы наблюдаем, – это неизбежное следствие развития ребенка, подростка, человека в свойственной ему природной и социальной среде. Каждый ребенок заново, с нуля, создает для себя все существующие эмоции. Нет эмоций, возникших в результате естественного отбора. Нет никаких особых эмоциональных структур. Есть только память и ее способность влиять на состояние «хорошо – плохо». Любая эмоция – это страх или предвкушение чего-либо, что с нами уже происходило реально или в наших фантазиях. Каждое воспоминание несет в себе информацию о каком-либо страхе или предвкушении.

То есть, если что-то доставило нам удовольствие, то все признаки, которые при этом присутствовали, будут вызывать у нас впоследствии состояние «хорошо». И наоборот, то, что сделало нам «плохо», заставит нас бояться его признаков.

Многообразие всех воспоминаний создает совокупность всех страхов и предвкушений. В этой совокупности проявляются статистически устойчивые реакции на ситуации, объединенные общим смыслом. Эти устойчивые и схожие для всех людей реакции обычно и имеют в виду, когда говорят о конкретных эмоциях.

Случай маленького Альберта

Основоположник бихевиоризма Джон Уотсон совместно с Розалией Рейнер еще в 1920 году провели замечательные наблюдения, которые вошли в историю как «случай маленького Альберта». Экспериментаторы проследили формирование эмоции страха у 11-месячного младенца. До начала опытов ребенок был совершенно безразличен к белым мышам. Во время опытов Альберту показывали белых мышей и одновременно громко стучали за его спиной молотком по железной полосе, что вызывало плач у ребенка. Вскоре ученые добились того, что Альберт начинал плакать лишь только завидев белых мышей. Более того, оказалось, что страх малыша стал распространяться на белые предметы вообще – белые листы бумаги, белого кролика, белую шубу.

Из этих опытов четко видно как опыт переживания состояния «плохо», вызванного громкими звуками, переносится на сопутствующие признаки. И уже эти признаки сами становятся причиной появления эмоции страха.

Случай маленького Петера

Способность эмоций меняться по мере накопления опыта хорошо иллюстрируется экспериментом Мэри Ковер Джонс, проделанным в 1924 году. Если в случае с маленьким Альбертом тому был внушен страх белых мышей, то в этих опытах ставилась цель избавить малыша от уже сформированного страха белых кроликов. Оказалось, что простое предъявление белого кролика никак не уменьшало страх перед ним. К успеху привело «безопасное сближение». Кролика заносили в тот момент, когда у ребенка было хорошее настроение, и держали на расстоянии, которое не вызывало тревог малыша. Постепенно кролика начинали подносить все ближе. Когда сумма воспоминаний, в которых белый кролик был признаком состояния «хорошо», компенсировала исходный страх, Петер начал его трогать и даже играть с ним.

Ассоциация

Иногда, говоря об эмоциях, используют термин «ассоциация». Обычно это поизносится в контексте: «Это явление проассоциировалось у меня с другим явлением, которое я вспомнил, и это воспоминание заставило меня пережить былые эмоции». В психологии и философии ассоциация (лат. associatio — соединение, взаимосвязь) понимается как закономерная связь между отдельными событиями, фактами, предметами или явлениями, отраженными в сознании и закрепленными в памяти. При наличии ассоциативной связи между психическими явлениями A и B возникновение в сознании человека явления A закономерным образом влечет появление в сознании явления B.

Надо отметить, что применительно к эмоциям использовать термин «ассоциация» надо аккуратно. Есть два процесса, которые стоит различать. Первый – это изменение состояния «хорошо – плохо» в ответ на предъявление признака, связанного с плохими или хорошими воспоминаниями. Это может не сопровождаться никакими осознанными образами. Сам этот признак может быть результатом обобщения разного по содержанию опыта. Второй процесс – воспоминание, вызванное тем, что одно явление напомнило о другом через наличие определенной ассоциативной связи, при этом представленное явление повлекло за собой эмоциональную оценку. И там и там можно говорить о наличии ассоциативной связи, но есть существенная разница в том, как возникает эмоциональная оценка.

Приобретенные оценки ощущений

Что общего между подгоревшим пирогом, утопленником и беременной восьмиклассницей? Поздно вынули.

Иногда, казалось бы, совершенно разные явления имеют общую основу. Сейчас мы попробуем показать, насколько широк диапазон проявления эмоций. И как их можно найти там, где, на первый взгляд, не прослеживается с ними никакой связи. Итак, известно, что у человека существуют эрогенные зоны. Эрогенные зоны — это участки кожи или слизистой оболочки (например, в области половых органов, молочных желез, губ, полости рта), раздражение которых вызывает сексуальное возбуждение или оргазм. Как правило, по своему значению эрогенные зоны делятся на основные и дополнительные. Основные эрогенные зоны у большинства людей расположены сходным образом, а дополнительные обычно локализованы более индивидуально. В традиционном представлении эрогенные зоны – это участки тела с особой иннервацией, запрограммированные природой на доставление человеку удовольствия. Некоторые из них ярко выражены изначально, а некоторые могут проявляться со временем, короче, кому как повезет.

А теперь небольшое рассуждение. Предположим, что от природы есть только одна эрогенная зона. Это органы-гомологи: головка пениса у мужчин и клитор у женщин, которые развиваются из одинаковых эмбриональных зачатков. Предположим, что только их стимуляция может изначально вызывать возбуждение и состояние «хорошо». Что произойдет дальше? Опыт мастурбации и реального секса обязательно свяжет удовольствие и сопутствующие ему признаки. В числе коих будут и прикосновения к определенным частям тела. Это приведет к тому, что соответствующее раздражение этих участков будет вызывать самостоятельное удовольствие и возбуждение. Ощущение при этом будет складываться из чувственного восприятия, которое не изменится, и оценки «хорошо», привнесенной сформированной эмоцией. Собственно, вот так и могут возникать все остальные эрогенные зоны. Те участки тела, которые чаще всего стимулируются людьми во время удовольствия, становятся основными зонами, а те, которые затрагиваются в силу индивидуальных особенностей, – дополнительными. И все встает на место. Использует человек позицию «лицом к лицу», при которой женская грудь получает стимуляцию во время секса, результат – приобретенная эрогенная зона. Какие места просто обязаны стимулироваться во время близости? Вот вам и загадочные точки «G» и «U». Есть у мужчин опыт мастурбации? Неизбежна связь наслаждения и тактильных ощущений. Получайте удовольствие от прикосновений к партнерше.

В Иерусалиме на Храмовой горе есть Краеугольный камень. Это часть скалы, которая, согласно иудейским преданиям, была в основании храма Соломона. На этом Краеугольном камне мироздания стоял ковчег Завета, с него — или поблизости — вознесся пророк Мухаммед, и с него, в конце концов, или правильнее сказать – в начале начал, началось Сотворение мира.

Камень Основания в мечети Купола Скалы на Храмовой горе в Иерусалиме

Для понимания мышления, краеугольный камень – это эмоции. Все наши рассуждения, так или иначе, строятся вокруг них. В понимании же того, что есть эмоции, есть своя, удивительно простая, но, возможно, не совсем очевидная мысль. Краеугольным камнем в понимании эмоций является утверждение: все существующие у человека эмоции являются либо страхами, либо предвкушениями. То есть все отрицательные эмоции – это страхи чего-либо, а все положительные – чего-либо предвкушения.

Страх

Бояться можно чего угодно: высоты, старости, хулиганов, измены… За всем этим стоит оценка, которая говорит, что текущая ситуация способна привести к состоянию «плохо». То есть страх – это состояние «плохо», вызванное присутствием признаков, которые в нашем опыте статистически значимо связаны с состоянием «плохо». Не запутайтесь. Есть «плохо», которое оценивает сенсорную информацию. Это свойство оценки ощущений, например: боли, неприятного запаха, противного вкуса. Такое же состояние «плохо» возникает и от страха. Такая определенная форма рекурсии: «плохо», если может стать «плохо».

Настоящий циник должен цинично относиться ко всему, даже к своему собственному цинизму.

Поскольку истинные причины состояния «хорошо – плохо» не осознаются, то очень часто страх ошибочно отождествляют с возможными негативными последствиями. Страх высоты отождествляют с возможным падением, страх темной подворотни — с притаившимися там хулиганами, страх разоблачения — с возможным наказанием и тому подобное. Отсюда проистекает желание, произнося слово «страх», конкретизировать — какой это страх, связав его с возможным развитием ситуации. В действительности страх связан только с одним – с наличием признаков того, что может быть «плохо». То есть, если память определяет признаки, которые встречались ранее и которые соответствовали тому, когда нам было «плохо», то нам снова становится «плохо». Это и значит испытывать страх. Иначе говоря, причина страха — не анализ возможных последствий, а узнавание признаков «плохой» ситуации. Мы испытываем страх не от того, что представляем хулиганов в темной подворотне, а от того, что ситуация прохода одному через темную подворотню содержит «потенциально опасные» признаки. Представление об опасности может сформироваться на основе реального опыта — нас уже били в темном переулке, а может — на основе опыта виртуального — почему бы в этой темноте не жить страшному монстру. Эмоция «страшно» возникает не от представления последствий возможного падения, а от самого созерцания «высоты». И это означает, что либо мы уже больно падали и имеем соответствующий опыт, либо мы видели и оценили последствия чужого падения.

Смысл страха достаточно очевиден. Страх формирует поведение, заставляющее нас избегать потенциально опасных ситуации. Он же учит действиям, позволяющим избавиться от него, если все-таки мы попали в «страшную» ситуацию. Если боль создает поведение, позволяющее предотвратить ее появление, и поведение, направленное на снятие боли, то страх позволяет сформироваться поведению, предохраняющему нас от самой ситуации, в которой может стать больно. Страх – это такой предварительный рубеж обороны, который сам-то ценности и не имеет, но открывает дорогу в тыл. Спартанцы стояли насмерть в ущелье не потому, что Фермопилы имели ценность, а потому, что дальше была Спарта. Природа, создав механизм страха, повысила наши шансы избежать неприятностей. Мы учимся не только не совершать действий, непосредственно ведущих к состоянию «плохо», но и не попадать в ситуации, которые предшествуют этим действиям.

Предвкушение

Существует зеркальная, по отношению к страху, эмоция. Конечно же, это — предвкушение. Предвкушение делает нам «хорошо», когда «ситуация может привести к состоянию хорошо». При этом предвкушение реагирует не на рассуждения или на результаты сложного «механизма предсказания», а, как и страх, на наличие «хороших» признаков. Напомним, что под признаками, в нашем повествовании, надо понимать не только наблюдаемые явно явления, но и скрытые факторы-обобщения, выделяемые мозгом, на основании видимых признаков.

Смысл предвкушения аналогичен страху. Оно формирует поведение, которое принуждает нас оказываться в ситуациях, обещающих нам удовольствие. Интересно то, что психологи вообще не упоминают предвкушение среди фундаментальных эмоций и, соответственно, проходят мимо глубокого родства предвкушения и страха.

Состояния

Многие ситуации допускают вероятность как положительного, так и отрицательного исходов. Это соответствует одновременному переживанию и эмоции страха, и эмоции предвкушения, этакое «и хочется и колется». Сочетание эмоций, да еще и, возможно, в разной степени выраженности, порождает множество состояний, которые всем нам приходится регулярно испытывать.

Перед началом футбольного матча счет ноль — ноль. В случае равных по силе команд и отсутствия особой интриги вокруг матча мы испытываем потенциально равные по силе эмоции «предвкушение победы» и «страх поражения». Это состояние принято называть волнением. Если на первой минуте наши пропускают гол, баланс несколько сдвигается не в лучшую сторону. Такое состояние принято называть переживанием за судьбу матча. Если после первого тайма мы проигрываем три – ноль, и шансы выиграть уже невелики, мы пребываем в состоянии надежды. Когда до финального свистка остается минута, а счет пять – один не в нашу пользу, мы переходим в состояние обреченности. Что важно, все описанные состояния – это различные по выраженности сочетания двух эмоций: страха и предвкушения.

Стоит обратить внимание на то, что в быту, да и не только в быту, часто путают эмоции и сопутствующие им состояния человека. Набор эмоций, характерных для некой типовой ситуации, часто описывается не через перечисление собственно эмоций, а через описание самой ситуации. Например, не существует эмоции надежды. Есть состояние надежды: состояние человека в ситуации, допускающей разные, в том числе положительные исходы. Надежда – это не что иное, как предвкушение положительного исхода на фоне страха неудачи. Каждый раз, рассуждая о подобных ситуациях, стоит выделять эмоции страха и предвкушения и учитывать степени их выраженности.

Пока дышу, надеюсь — с латинского: Dum spiro, spew (из «Скорбных элегий» римского поэта Овидия). Это не просто красивая фраза — это правда жизни. Практически любое эмоциональное состояние можно толковать именно как состояния надежды.